Ни креста, ни камня даже
на могиле этой нет,
и никто мне не укажет
никаких ее примет.
Бугорок, с другими смежный,
был на ней, но в долгий срок
много вод умчалось вешних —
и сровнялся бугорок.
Только гнет травинки ветер,
только... сжало грудь тоской:
словно не было на свете
русской женщины такой;
словно в муках не рожала
шестерых детей она,
не косила и не жала,
сыновей не провожала,
не тужила у окна.
Мне совсем бы стало горько,
если б край, что нет родней,
каждой тропкой, каждой горкой
память не будил о ней.
На озерках, на елани,
за логами у леска
кто не видел с самой рани
темного ее платка!
С ребятишками по-вдовьи
в поле маялась она —
Щипачева Парасковья,—
на полоске дотемна
ставила, не зная лени,
за суслонами суслон...
Взять упасть бы на колени,
той земле отдать поклон.
Пусть к заброшенной могиле
затерялся в мире след,—
знаю, мать похоронили
в той земле, что легче нет,
в той земле, в родной державе,
где звучит мой скромный стих,
где теперь высок и славен
труд ушедших и живых.
И когда свистят метели,
снова думаю одно:
и над ней они летели,
и в мое стучат окно.
1957
